Откуда взялся британский туалетный юмор

Британские сатирики XVIII века Уильям Хогарт и Лоуренс Стерн, считающиеся родоначальниками британского юмора, высмеивали самые низкие проявления общественной жизни. Об их творчестве, а также о Лондоне эпохи Просвещения на своей лекции, организованной Британским советом совместно с Государственной Третьяковской галереей, рассказал знаменитый британский карикатурист Мартин Роусон.

Как-то я сидел в лондонском венгерском ресторане Gay Hussar. В последние 60 лет в этом заведении собираются члены правительства, чтобы есть, сплетничать и плести заговоры. Говорят, что в 1960-е годы весь кабинет министров Гарольда Вильсона обедал там, и их приходилось рассаживать так, чтобы за одним столом не было слышно, о чем совещаются заговорщики за вторым.

В 1999 году я попросил у менеджера этого ресторана разрешение делать там зарисовки тогдашней элиты Великобритании, запечатлевая таким образом роль Gay Hussar в политической истории XX века. Сейчас там висит 60 моих карикатур, и больше всего я горжусь тем, что мне удалось запечатлеть Алистера Кэмпбелла, поскольку рисовать его было очень сложно. Он был советником по информации британского премьер-министра Тони Блэра в конце 90-х — начале 2000-х годов. Некоторые называли его вторым по влиятельности человеком в Великобритании.

Почему именно Алистер Кэмпбелл? Он был единственным человеком, который искренне ненавидел то, что я делаю. Кэмпбелл сидел и прожигал меня взглядом. В какой-то момент он сорвался со своего места, пересек зал и заявил: «Вы пытаетесь изобразить меня каким-то злодеем!» Я ответил ему: «Рисую то, что вижу».

И тогда я кое-что понял о моем ремесле — то, чем я занимаюсь, да и сатира в целом, является неким подобием вудуистского ритуала. Дело тут не только в использовании заостренного предмета (в моем случае — карандаша). Это еще и некая симпатическая магия, с помощью которой карикатурист «забирает» у модели ее основные черты. Я пропускал черты Кэмпбелла через себя и воссоздавал на листе бумаги, преувеличивая, видоизменяя и таким образом обретая власть над ним. Он отлично понял это и возненавидел мою работу.

Кэмпбелл — человек, помешанный на контроле всего, что происходит вокруг (потому Тони Блэр и нанял его). Изобразительное искусство контролирует реальность, подвергая ее осмеянию. Шутка позволяет переварить по-настоящему жуткие вещи, совершенные этим персонажем (одна из них — подделка доказательств изготовления оружия массового поражения в Ираке, в результате чего Америка втянулась во вторую иракскую войну). С тем, что получается в итоге, как с куклой вуду, можно делать все, что заблагорассудится. Мы, британцы, занимаемся этим уже более 300 лет, и это часть нашего политического наследия.

 

Канализационные люки сатиры

Английская революция и гражданская война XVII века привели к зарождению на Британских островах безответственной агрессивной политической среды — парламентарии орали друг на друга и подавляли друг друга всеми возможными способами. В 1695 году отменили Постановление о лицензировании, позволявшее государству цензурировать прессу. Палата общин должна была продлить его действие, но этот вопрос попросту забыли поставить на голосование.

Так, по воле случая, цензуры не стало, что не просто вызвало взрывной рост свободной журналистики, но и породило множество образцов грязной, грубой сатиры. Отличный пример тому — гравюра Уильяма Хогарта «Переулок джина». Она определяет то, как мы понимаем XVIII век. Он грязный, мерзкий, и он смешной, ведь устранение цензуры буквально откупорило канализационные люки сатиры, из которых она хлынула потоком, пронесшимся по всей эпохе Просвещения, по всему веку разума.

«Переулок джина» показывает, каким Лондон был в то время. В «величайшем городе мира» не было ни одного унитаза. Золотари катили по улицам Лондона свои тележки, собирая из ночных горшков нечистоты, которые они потом сваливали в гигантские кучи на окраинах города. Большая часть населения жила за чертой бедности, и тем не менее это была эпоха Просвещения — политики, философии и литературы. В то же время под этим покрывалом скрывались вонючие испражняющиеся обыватели.

Мир Уильяма Хогарта

Именно в таком мире в 1697 году родился Уильям Хогарт. Возле его дома была река Флит (хотя правильнее сказать «сточная канава»), протекавшая через животноводческий рынок. На рынке, разумеется, забивали животных, а отходы производства — кишки и прочую мерзость — сбрасывали в воду, где они лениво плыли по течению. Именно эту картину наблюдал маленький Хогарт, ведь ему приходилось каждый день пересекать Флит, чтобы попасть к отцу, сидящему в тюрьме за долги.

Эту реку отлично показал величайший сатирик XVIII века Джонатан Свифт в своей поэме 1710 года «Описание дождя в городе» (Хогарту тогда было 12 лет):

А в городе новая ждет нас беда:

По сточным канавам помчалась вода, —

В ней каждый квартал по особым отбросам

Легко узнается и глазом, и носом.

Сент-Палкр или Смитфилд, — отсюда разгон

Потоки берут, и затем под уклон

Промчавшись по узким мощенным извивам,

Врываются в Темзу притоком бурливым.

Осклизлые тряпки, очистки, щенки

Утопленные, чешуя и кишки

Летят, кувыркаясь, в объятья кипящей реки.

Вот прекрасный портрет этой цивилизации (да-да, цивилизации, несмотря ни на что), основанный на понимании того, как функционирует Лондон. Великая урбанизация, не способная обуздать функциональные особенности организма людей и животных, которые жили в этом городе. Это и рисовал Хогарт, и понятно, что все это просто не могло не быть связано с туалетной, копрологической тематикой. Он составил первую визуальную биографию Лондона.

 

На гравюре «Полдень» из серии «Четыре времени суток» изображены веселые расфуфыренные горожане, одетые по французской моде, выходящие из католической церкви. В то же время рядом плачет ребенок, уронивший пирог, куски которого поднимает с земли и ест голодная девочка. Это мир противоречий, где бедные живут бок о бок с богатыми, это природа урбанизации. Хогарт наблюдает такие маленькие трагедии и шутит, издевается над ними.

Но вернемся к гравюре «Переулок джина», которая, как мы уже выяснили, позволяет нам понять суть Лондона XVIII века. В 1740-1750-е годы в городе творилось черт знает что. Солдаты, участвовавшие в подавлении восстания якобитов, не могли найти себе работу. Лондон переживал экономический упадок и был наполнен личностями, изображенными на «Переулке джина» — спящими и заживо гниющими на улицах. Говорят, в центре города человека могли ограбить и убить средь бела дня.

Люди испытывали животный страх, общество распадалось на глазах. Нужно было найти какую-то причину всего этого, и ее нашли. Ей оказался джин — доступный дешевый напиток, который пили бедняки для того, чтобы хоть как-то скрасить свою невыносимую жизнь. Ходила даже легенда об одном из самых омерзительных преступлений XVIII века. Одна женщина якобы забрала свою трехлетнюю дочь из работного дома, где та находилась на попечении, чтобы убить ее, а одежду продать, дабы купить себе бутылку джина. Именно на основе этой ужасной, шокирующей истории, Хогарт, большой моралист, и нарисовал «Переулок джина», наглядно демонстрирующий опасность алкоголя. Гравюра как бы говорит: «Джин — это зло, джин — это плохо, джин разрушает наше общество».

Есть одна важная вещь, о которой я хочу поговорить в связи с этой гравюрой. Перед нами образец хорошей журналистики. Этот оттиск был сделан с медной доски, изготовленной для того, чтобы воспроизводить и распространять послание художника среди как можно большего количества граждан. К тому же это еще и очень спорное изображение, похожее на передовицу в современной газете, повествующую о том, как, скажем, какие-то подростки убили и ограбили человека, чтобы купить крэк. Но тем не менее Хогарт не может изменить себе и делает свое послание смешным.

 

Тут полно разных деталей. Вот собака дерется с человеком за кость, вот плотник закладывает свои инструменты, вот мать спаивает ребенка, а безумец протыкает другое дитя острой палкой — он слишком пьян, чтобы испытывать стыд. Джин льется в глотки калек и нищих. В правом углу изображен труп продавца памфлетов — он умер от пьянства. Это изображение — пародия на христианский образ Мадонны и младенца. Но тут Мадонна так пьяна, что роняет своего ребенка — ее единственный путь к спасению, искуплению — навстречу его неминуемой смерти.

Хогарт, как я уже отмечал раньше, вел визуальную биографию Лондона. Он рисовал потрясающие сцены городской жизни. На его гравюре «Ярмарка в Саутворке» изображены падающие подмостки, а вдалеке, в небе, можно увидеть человека, доказывающего, что идиоты всегда были, есть и будут. В 1730-е годы в моду вошла сумасшедшая практика так называемых «ослиных полетов», когда какой-нибудь молодой глупец залезал на высокое здание, сбрасывал веревку вниз и просил прохожих натянуть ее покрепче. Затем он брал доску, ложился на нее и пытался съехать по веревке вниз. Как правило, погибал.

Единственное, что остается человеку в хогартских трущобах — это смеяться, поскольку смех делает жизнь легче. Какие бы отвратительные вещи мы ни наблюдали — будь то наши правители, субстанция, которую производит наш организм, или смерть, мы смеемся, и в этом наше спасение.

Жестокость и жалость

Хогарт изображал жестокий, грязный, бессердечный и смешной мир, и его ужасало то, что он видел. Последняя серия гравюр, которую он выпустил примерно в то же время, что и «Переулок джина», 15 февраля 1751 года, называется «Четыре степени жестокости». В ней он показывает, к чему приводит жестокосердие (так же, как в «Переулке», изображены последствия употребления спиртного). На первой — ребенок, жестоко обращающийся с животными, на второй — он уже постарше, избивает изможденную лошадь, а позже убивает проститутку. Его жизненный путь заканчивается на анатомическом столе.

Эпоха Просвещения была веком научных открытий, когда люди пытались понять, как устроен мир, и потому уроки анатомии были просто необходимы. Где взять подходящий труп? В деревушке Тайберн, где казнили преступников. Их семьи и хирурги боролись за то, кому достанется тело. Объясняется это просто: в христианском обществе попасть на анатомический стол означало потерять шанс на воскрешение в Судный день. Получается, что за малейший проступок лондонца могли казнить дважды.

 

 

 

Хогарт нападает на героя «Степеней жестокости» (был жесток к животным, убил проститутку), но внезапно в нем просыпается чувство жалости. Зрителю становится жалко того, чей труп лежит на анатомическом столе среди «вакханалии каннибалов», какими предстают окружающие его доктора. Вот истинная натура Хогарта, в его сердце есть место жалости.

Лоренс Стерн и «Тристрам Шенди»

Лоренс Стерн написал потрясающую книгу «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». В отличие от Хогарта, это не политическая сатира. Стерн высмеял саму концепцию литературного романа, и Хогарт благословил его работу своей гравюрой, опубликованной на титульном листе издания первого тома произведения. Успех пришел к Стерну мгновенно, хотя он и говорил, что писал «Тристрама Шенди» не для того, чтобы стать богатым и знаменитым.

Это одна из самых странных книг за всю историю литературы. Она чрезвычайно мудрая, но еще и абсолютно гуманистическая. Перед читателем предстает Тристрам Шенди, пытающийся рассказать о сути своего существования. Он начинает с того, что объясняет свою концепцию, заключающуюся в том, что роман как литературная форма абсолютно нелеп, поскольку пытается описать такое потрясающее и прекрасное явление, как жизнь, что невозможно.

Тристрам говорит о моменте своего рождения и вдруг внезапно выпадает из повествования. Это похоже на то, когда вы идете в бар, и кто-то ни с того, ни с сего начинает рассказывать вам анекдот, и этот анекдот никак не заканчивается. Тристраму не надоедает рассказывать его до середины четвертого тома.

Роман полон странностей. В середине первого тома есть полностью черная страница. Чуть позднее встречается белая, с помощью которой автор пытается рассказать о предмете любви одного из персонажей — оказывается, красоту этой женщины просто невозможно описать. В книге имеются страницы только с изображением текстуры мраморной плиты.

Итак, сперва он говорит, что невозможно написать роман о чьей-то жизни, поскольку она слишком велика, чтобы поместиться в роман. Потом доказывает читателю, что нельзя написать книгу вообще, потому что книга — такая странная вещь. Затем пытается объяснить нарратив этого произведения и рисует извивающиеся линии. Это действительно похоже на разговор в баре: он говорит об одном, вспоминает что-то еще и сворачивает на это.

Еще один важный момент: эта книга грязная, развратная, как и все работы Хогарта; грязь извергается из нее, как из канализационного люка. Это очень длинная грязная шутка. В XIX веке девушкам запрещали читать «Тристрама Шенди».

Например, в романе описывается дядя Тристрама, Тоби, который был ранен при осаде города Намюр прямо в пах. Проблема в том, что дядя не знает, как объяснить людям, куда он ранен. Для этого он строит у себя в саду полную модель города. Когда люди спрашивают «как вы были ранены?», он показывает им крепостные стены, выстроенные на лужайке. И эта шутка не заканчивается. Она продолжается до шестого тома, где Тоби пытается объяснить то, как он получил увечье, своей любимой. Уильям Хэзлитт, один из классиков английской эссеистики, назвал дядю Тоби «величайшим комплиментом человеческой расе».

Помимо того, что эта книга грязная и смешная, она чрезвычайно сентиментальная. Отец Тристрама каждое воскресенье каждого месяца заводит дедушкины часы. По сюжету жизнь главного героя разрушается еще до ее начала, потому что мать отвлекает его отца в момент совокупления, спрашивая: «Ты завел часы?» Когда же позднее няня велит маленькому Тристраму справить малую нужду из окна, рама внезапно падает на его детородный орган, что приводит к печальным последствиям. Все это — суть человеческой жизни, прекрасно, с нежностью описанной Стерном.

Смерть

Стерн — образец мужества, проявленного в смехе. Зачем лондонцам XVIII века нужна была сатира? Они были окружены ужасом, смертью. И Стерн тоже смеялся над смертью. Во время работы над «Тристрамом Шенди» он умирал от туберкулеза. В восьмом томе он описывает, как сбежит от смерти.

После того как он умер, произошло исключительное событие, подытоживающее описание духа Лондона XVIII века. Я уже говорил, что анатомы охотились за телами казненных преступников, но когда им не удавалось найти такой труп, они раскапывали свежие могилы. Стерну повезло, что он стал знаменитым, поскольку его тело вырыли и собирались препарировать. Когда хирурги подняли саван, кто-то сказал: «Это же Лоренс Стерн!» Его опять закопали, а в конце 1860-х еще раз перезахоронили.

Жизненный путь Хогарта завершился еще хуже. Его успех не описать словами. Он стал богатым, влиятельным, получил звание сержанта-художника короля, вошел в истеблишмент, над которым потешался. Умер 31 октября 1764 года. Последней его гравюрой стала «Бездна», картина разрушения всего, энтропии. Он держал это в себе, но не смог перенести и сошел с ума.

И это еще не все. Жена Хогарта пережила его на 20 лет. Она торговала оттисками гравюр, но мода менялась, и люди утратили интерес к ним. Тогда она распродала медные доски, осевшие в коллекциях узкого круга энтузиастов. А в 1914 году почти все они исчезли.

Началась Первая мировая война, ужасная трагедия человечества, которую Хогарт несомненно бы высмеял. Коллекционеры решили сделать свой вклад в победу британского оружия, собрали его медные доски и отдали на переплавку. Медь превратили в шрапнель. Возможно, однажды особо невезучему немецкому солдату, неудачно высунувшемуся из окопа, снесло голову тем, что когда-то было частью «Переулка джина». А еще говорят, что перо сильнее меча!

Источник