Можно ли предсказать поведение человека перед лицом опасности? Что в нем возьмет верх — мужество или трусость? Попытка ответить на этот извечный вопрос вызвала к жизни целую дисциплину — науку о стрессе.
Боже мой! Я бы все отдал, лишь бы оказаться сейчас где-нибудь подальше. Прохладное ясное утро, захолустный аэродромчик где-то на восточной оконечности Лонг-Айленда. На фоне пронзительно синего неба четко вырисовываются ярко-зеленые деревья, растущие вдоль взлетной полосы. Инструктор парашютной школы Дункан Шоу вручает мне комбинезон, перчатки и кожаный шлем. Еще несколько минут, и Cessna 207 унесет нас на высоту в четыре километра, а потом… потом придется из нее выпрыгнуть. Начинается прекрасный день, и я понимаю, что в чисто рациональном отношении мне нечего бояться. И тем не менее меня наполняет всеобъемлющее чувство ужаса.
Шоу последний раз повторяет мне все действия, которые я должен совершить во время прыжка, и мы забираемся в самолет. Самолет круто набирает высоту, я пытаюсь сосредоточиться на собственном дыхании, но вместо этого переживаю весь стандартный набор симптомов, характерных для синдрома страха: неудержимо колотится сердце, во рту пересохло, содержимое желудка просится наружу… Но вот самолет выравнивается и передо мной сдвигают в сторону дверь, за которой лишь ревущая пустота. Земля где-то внизу, ужасно далеко. Перед глазами всплывает стереотипно-комичный образ парашютиста-новичка, который, оцепенев от страха, из последних сил цепляется побелевшими руками за дверной косяк. Неужели со мной будет то же самое?
К этому вопросу у меня не только личный интерес — ведь я участвую в экспериментальных исследованиях по теме: как люди реагируют на острое психическое напряжение. Эксперименты проводит Лилиана Муджика-Пароди, директор Лаборатории по изучению эмоций и познавательных способностей в Университете Стони Брук. И вот я стою в просвете люка, весь обмотанный проводами, тянущимися от разнообразных датчиков, и в ближайшие минуты имею шанс стать то ли очередной точкой на экспериментальных диаграммах, то ли большой красной кляксой на ярко-зеленой аэродромной траве.
Абсолютно без участия сознания
Нервы, идущие от головного и спинного мозга, в зависимости от их функций относятся либо к соматической («телесной») нервной системе, которая координирует реакции скелетной мускулатуры, либо к вегетативной («растительной»), состоящей из двух функциональных отделов: симпатического и парасимпатического. Они обеспечивают непроизвольную, происходящую без участия сознания, регуляцию работы всех органов тела.
Симпатический и парасимпатический отделы вегетативной нервной системы работают как антагонисты, то есть воздействуют на функции органов в противоположных направлениях. Когда организм попадает в экстремальные условия, симпатическая система активизирует работу надпочечников, синтезирующих адреналин и другие «гормоны стресса», усиливает высвобождение запасов энергии, увеличивает объем циркулирующей крови и сужает поверхностные кровеносные сосуды (чтобы повысить эффективность работы мышц и уменьшить кровопотерю при возможном ранении) и т. д. Этот комплекс изменений называют реакцией борьбы/бегства.
Когда опасность миновала, парасимпатическая нервная система активизирует восстановительные реакции. В этой статье речь идет о симпатическом доминировании. Самое сильное проявление «парасимпатического доминирования» — это состояние сна.
При стрессах симпатическая система действует достаточно долго и практически на все функции организма, а парасимпатическая — более кратковременно и локально. Поэтому эффекты первой сравнивают с пулеметными очередями, а второй — с винтовочными выстрелами.
За несколько недель до этого прыжка я уже посещал исследовательское крыло университетского госпиталя Стони Брук. Сначала нужно было пройти двухдневное обследование, чтобы Лилиана получила общее представление о пороговых уровнях, характеризующих возбудимость моей психики. Ее особенно интересуют участки в височных долях мозга, которые называются «миндалевидные тела», или просто миндалины (лат. amygdala). Именно этот элемент в общей системе нервной деятельности управляет реакцией страха. Исследовательница полагает, что, если понять функционирование миндалин мозга, ей удастся совершить революцию в изучении состояния стресса — обследуя человека заблаговременно, в лабораторной тиши, она сможет предсказать его поведение в неординарных условиях. Такие возможности особенно интересуют военных — вот почему эти исследования финансируются военно-морским ведомством. Впрочем, подобные знания полезны всегда, когда приходится набирать персонал, деятельность которого будет сопряжена с регулярными опасностями.
В госпитале меня опутали проводами от датчиков, следящих за работой сердца, периодически у меня брали на анализ кровь и слюну. На следующее утро мне провели процедуру функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ), во время которой, лежа внутри томографа, я целых 45 минут пялился вверх, на монитор, где мне показывали изображения разных физиономий. Одни не выражали ничего, другие выглядели довольно сердито. В своем сознании я не отслеживал каких-либо особых эмоций — лица как лица. Но есть еще электрическая активность моего мозга — а именно она-то и интересовала Лилиану, — точнее, взаимодействие между иррациональными, легко возбудимыми миндалинами и префронтальной долей коры головного мозга, которая порождает осознанные мысли и преднамеренные действия.
«Мозг действует как некая система управления с отрицательной обратной связью, наподобие термостата в системе отопления вашего дома, — говорит исследовательница. — Когда я показываю вам какое-нибудь лицо без определенного выражения, миндалевидные тела задаются вопросом: не кроется ли здесь опасность? А затем в разговор встревает благоразумный участник (кора головного мозга) и требует, чтобы все успокоились, потому что никто никому не угрожает. Если же имеет место реальная угроза, кора безусловно поддержит пугливую реакцию миндалин».
Лилиана считает, что вопрос, кому легче удается выдерживать острое чувство опасности, в большой степени определяется тем, как задействована эта обратная связь. В системе домашнего отопления с жесткими регулировками обогрев включается сразу, как только в доме чуть снижается температура. Печь доводит температуру до нормы, после чего снова переходит в ждущий режим. Если же люфт обратной связи чрезмерно велик, то до того момента, когда отопление, наконец, заработает, все в доме успевают продрогнуть. После этого печь нагоняет упущенное и, прежде чем выключиться, вгоняет всех в пот.
По результатам томограммы Лилиана сделала вывод, что в моем мозгу отрицательная обратная связь срабатывает достаточно четко. «Печка» в миндалевидных телах, когда нужно, быстро разгорается, но продолжает греть ничуть не дольше, чем это необходимо. Если такая интерпретация соответствует действительности, я должен проявлять достаточное хладнокровие в пугающих ситуациях. Говоря простым языком, я должен выступать как храбрец. Однако пока дело не дошло до настоящего прыжка с парашютом, все эти рассуждения звучали не слишком убедительно.
И вот мы снова в салоне «Сессны». Я плотно пристегнут к груди инструктора, мы на пороге люка, и мимо с воем проносится ветер. Я высовываю голову прямо в этот упругий воздушный поток, холодный ветер плющит, вжимает и оттягивает мои щеки. Под нами уже ничего, кроме воздуха, и никакие психологические теоретизирования не способны оттеснить овладевший мной ужас. Говоря по‑научному, ничто не способно помочь мозгу обуздать безумствующие миндалевидные тела.
Сзади слышу голос инструктора: «Ноги подогни… Запрокинь голову… Готов… Пошел!» Мы оттолкнулись от фюзеляжа и кувыркаемся, падая в воздухе. Сознание перегружено эмоциями, так что я не способен их переварить. Краем глаза примечаю где-то вдали самолетик. Еще несколько секунд, и мы достигаем предельной скорости падения. Наши тела перестают кувыркаться, замерев в горизонтальном положении. Вид — на многие километры во все стороны. Красотища!
Еще пять минут, и я уже твердо стою на земле. Захожу в развернутую прямо на летном поле лабораторию, снимаю комбинезон. Два лаборанта во всем белом отлепляют электроды от моего обнаженного торса. В лабораторию входит дородный медбрат с пачкой острых игл — сейчас у меня будут брать кровь. Я не в претензии. Честно говоря, я просто одержим эйфорией. Как все-таки здорово быть живым!
Чуть позже Лилиана перешлет мне по электронной почте парочку диаграмм и графиков и объяснит, что они значат. Как выяснилось, на одном графике отображена частота пульса до прыжка, во время и после, а сопровождающая этот график диаграмма фиксирует так называемое «симпатическое доминирование».
Есть очевидные симптомы реакции на стресс — дрожь, сухость во рту, учащенное дыхание и сердцебиение. Эта непроизвольная реакция задается теми схемами в нашем мозгу, которые делают выбор между паническим бегством и противостоянием опасности, а эти схемы в свою очередь действуют в прямой зависимости от контура обратной связи между миндалевидным телом и префронтальной зоной коры. Четкость этой связи можно охарактеризовать параметром, названным «симпатическое доминирование». Когда меня обследовали в спокойной, безопасной обстановке в больничной лаборатории и я еще не думал ни о каких парашютных прыжках, этот параметр составил 4,9 — примерно такую же величину, как и у всех других участников эксперимента. Более интересно то, что, когда самолет набирал высоту и я уже готовился к прыжку, этот параметр вырос до пятерки (это существенно меньше среднего значения для такой ситуации — оно должно быть равно примерно 6,5). В те моменты, которые я провел в свободном падении, он резко подскочил до 13,4, то есть вдвое превысил средние показатели. И наконец, когда я снова оказался на земле, всего за 15 минут он упал с максимума в 13,4 до благопристойного показателя в 8,4.
«Это говорит о том, что у вас хорошая избирательность реакции на угрозу, — объясняет Лилиана. — Ваша психика обладает резиновой эластичностью, она поддается на возбуждение, но потом легко возвращается в норму, а параметр «симпатического доминирования» вступает в игру только тогда, когда в нем возникает реальная необходимость».
Эти графики как в зеркале отражают результаты предварительного томографического обследования. Нельзя сказать, что, стремительно летя к земле, я сохранял полное хладнокровие. «Опасность была вполне реальной, — поясняет исследователь, — так что сильное возбуждение можно считать адекватной реакцией». Зато потом, когда падение завершилось, мой мозг легко подавил панику и пресек пустую трату энергии. Итог — я способен сохранять хладнокровие перед лицом смертельной опасности, так что вполне гожусь в пожарные или полицейские. Но вот что самое важное — проведенные надо мной эксперименты, судя по всему, подтверждают гипотезу Муджики-Пароди, а это значит, что в будущем, подбирая персонал на военную и правоохранительную службу, с помощью определенных методик можно будет предписывать кандидатам наиболее подходящие программы обучения и должностные обязанности.
Наша беседа вернулась к обсуждению парашютного прыжка. «Ну как, будете еще прыгать?» — спросила Лилиана. «Пожалуй, да», — ответил я. Конечно, но только не сейчас. Как-нибудь через месяц-другой. А пока что я безумно рад, что мои миндалевидные тела снова впали в спячку.
