Петр Романов
В начале прошлого века о восточном календаре никто не задумывался, иначе бы обратили внимание на пугающую символику — наступивший 1917-й был Годом Огненной Змеи. Впрочем, тревожных предчувствий и без того хватало: в победный перелом на фронте большинство не верило, а внутренние дела шли хуже некуда — тут в оценке совпадали уже все. Рецепты предлагались разные, но сам факт, что Россия находится в тяжелейшем кризисе, не оспаривали ни власть, ни низы, ни радикалы, ни самые умеренные и верноподданные граждане империи.
Консерваторы еще пытались поднять патриотический дух, напоминая, что уходящий год был високосным, как когда-то и 1812-й, зато новый, обещали они, закончится для немцев как и для Наполеона. По поводу уходящего года оппозиционеры с ними соглашалась: «Глупый был покойничек и бестолковый». А вот в оптимистический прогноз не верили. «Русское слово» вообще отказалось поздравлять читателей, язвительно заметив: «Ибо это вроде: «Крепко вас целую и от души поздравляю, у вас пожар в доме и тетка зарезалась».
Едва отметив Новый год, войска поднялись в атаку, что стало для немцев неожиданностью. В результате оборона противника была прорвана сразу в трех местах. Тем не менее наступление тут же и закончилось из-за поднятого мятежа солдатами, которые отказались идти вперед. В 1914 году подобная новость была просто невозможной: несмотря на огромные потери, русская армия наступала. В 1915-м русские в тяжелейших условиях шли назад, но в целом отходили организованно. Хотя уже тогда стало ясно, что в условиях, когда тыл не удовлетворяет нужд фронта, успешно воевать нельзя.
АНТОН ДЕНИКИН ВСПОМИНАЛ О ТЕХ ДНЯХ: «НИ ПАТРОНОВ, НИ СНАРЯДОВ. ИЗО ДНЯ В ДЕНЬ КРОВАВЫЕ БОИ, ИЗО ДНЯ В ДЕНЬ ТЯЖКИЕ ПЕРЕХОДЫ, БЕСКОНЕЧНАЯ УСТАЛОСТЬ».
К середине 1916 года «патронную» проблему решить удалось, но силы армии были уже подорваны. К тому же, как пишет историк Андрей Зайончковский, «к общей усталости от войны, к моральному и физическому истощению плохо одетых и разутых солдатских масс прибавился еще и голод. В глубоком тылу были еще запасы, но подвозить их в силу полного расстройства транспорта удавалось лишь с большими перебоями». В тот год еще хватило куража на знаменитый Брусиловский прорыв. Но уже в это время дезертирство из армии приняло массовый характер. Исчезает вера в эффективность царя и правительства. Исчезает вера в самих себя.
Как пророчествовал Михаил Алексеев – начштаба русских сил: «С такой армией можно только погибать. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломать. Вот тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и тряпками».
Решение Николая II — занять пост Верховного главнокомандующего – было вызвано именно этой проблемой, психологическим надломом армии. Многие из его ближайшего окружения считали, что появление на фронте государя поднимет упавший дух воинства. Однако это оказалось ошибкой. Ряд историков называет ее даже роковой. Заключение Деникина не столь драматично, а лишь констатирует бессмысленность предпринятого шага:
«ЭТОТ ЗНАЧИТЕЛЬНЫЙ ПО СУЩЕСТВУ АКТ, НЕ ПРОИЗВЕЛ
БОЛЬШОГО ВПЕЧАТЛЕНИЯ».
Внешне в Петрограде все, казалось, шло как обычно. Сам государь Новый год традиционно встретил в церкви. «Солист Его Величества» г-н Собинов пел в «Евгении Онегине», а Шаляпин в роли Сусанина 2 января пел в «Жизни за царя». Раздавались награды «в воздеяние отличноусердной службы и ревностных трудов». Все это «благолепие» нарушала, однако, пресса. Писали о неудачах на фронте, коррупции, голоде. В январских донесениях охранки отмечалось: «Матери семей, изнуренные бесконечным стоянием в хвостах у лавок, исстрадавшиеся при виде своих полуголодных и больных детей, представляют собой тот склад горючего материала, для которого достаточно одной искры, чтобы вспыхнул пожар».
Досталось и очередным перестановкам в правительстве. Иначе как «кувырк-коллегией» кабинет министров за постоянную чехарду с назначениями в ту пору многие и не называли. Вот и новые перестановки, сделанные накануне Нового года, ни малейших надежд не вызвали. Из частного письма саратовского губернатора Сергея Тверского: «Что делается? Те же персонажи и тот же паралич власти». Думцы еще злее: «Опять всплыли давно похороненные на бюрократическом кладбище имена».
С декабря прошлого года на январь нового перешла лишь одна новость, которая радостно взбудоражила общество, — убийство Григория Распутина. Почему столь многие тогда решили, что именно эта фигура — причина всех бед, не очень понятно. «Старец» был грешником, однако не он все же определял судьбу России. Тем не менее ненавидели «Гришку» (кроме семьи Николая II) практически все. Царская родня, Дума, полицейские чины, простой народ, интеллигенция. Как записал в те дни в своем дневнике французский посол Морис Палеолог:
«НАРОД, УЗНАВ О СМЕРТИ РАСПУТИНА, ТОРЖЕСТВОВАЛ. ЛЮДИ ОБНИМАЛИСЬ НА УЛИЦЕ. КОГДА СТАЛО ИЗВЕСТНО, ЧТО ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ДМИТРИЙ БЫЛ В ЧИСЛЕ УБИЙЦ, БРОСИЛИСЬ СТАВИТЬ СВЕЧИ ПЕРЕД ИКОНОЙ СВ. ДМИТРИЯ».
Многие из верхушечной оппозиции ожидали продолжения, рассуждая о дворцовом перевороте. Большинство считало, что после ухода в тень императора наследником должен стать царевич Алексей, а регентом на время его малолетства — великий князь Михаил Александрович. Ну а далее как бы само собой подразумевалось, что в России появится «ответственное перед Думой министерство», которое выведет страну из кризиса и позволит довести войну до победного конца.
У левых партий были иные планы, они работали на полный слом самодержавия. Однако всерьез возглавить массы эти партии еще не могли: по причине своей малочисленности и отсутствия лидеров, находившихся в эмиграции. Не хватало сил и идей. Призвать к забастовкам возмущенных людей было не сложно, но что дальше? Поэтому уличным парадом в ту пору командовала в основном стихия. Преодолевая полицейский надзор, на улицы выплескивалось крайняя усталость от войны и голода.
Забастовки продолжались весь январь. Бастовали в Питере и Москве, Баку и Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону и Харькове, в Воронеже, Новочеркасске, гудел Донбасс. Кончались все протесты одинаково: столкновениями с полицией и казаками. В эти дни всеобщая ненависть переключилась с Распутина на министра внутренних дел Александра Протопопова.
«ОБЩЕСТВО БЫЛО УБЕЖДЕНО, — ПИШЕТ ПАВЕЛ МИЛЮКОВ, — ЧТО, ВМЕСТО ТОГО ЧТОБЫ ОЖИДАТЬ РЕВОЛЮЦИЮ, ПРАВИТЕЛЬСТВО ПРЕДПОЧТЕТ ВЫЗВАТЬ ЕЕ ИСКУССТВЕННО И РАССТРЕЛЯТЬ НА УЛИЦЕ».
Если судить о том, что делал в этот период государь, по его дневнику, получится, что он лишь «гулял и пил чай». На самом деле это не так. Это был период высочайшего психологического напряжения для царя и мощного давления на него различных сил. Со стороны супруги, министров, думцев, наконец, родни, включая его мать — умную Марию Федоровну. «Бедный мой сын, как мало у него удачи в людях», — сокрушалась она.
12 января император принял английского посла Бьюкенена. Лондон сочувствовал Думе и прежде всего кадетам, но революция в стане союзника, которая вывела бы его из войны, на тот момент ему была не нужна. На это и нацелен разговор. Посол предлагает, пока не поздно, назначить правительство во главе с сильным премьером. Более того, превышая дипломатический этикет, даже рекомендует царю восстановить утраченное доверие народа. Император, жестко переспросил: «Так вы думаете, что я должен приобрести доверие своего народа или что он должен приобрести мое доверие?» «И то, и другое, государь, — ответил Бьюкенен, — ибо без такого обоюдного доверия Россия никогда не выиграет этой войны».
Советов Николаю II в эти дни хватало. Вот только требования императрицы — ни в чем не уступать оппозиции, все оставить как есть, чтобы не навредить «маленькому» (царевичу Алексею), никак не сочетались с рекомендациями Думы и союзников.
